В полет, глухари!

«Прилетел орел на крышу сельского дома и видит, как храбро и весело гуляет петух посреди своих кур, и подумал: «Значит он доволен своею судьбою; но все-таки расскажу ему о том, что знаю я»».
(из притчи преподобного Силуана Афонского)


1. В ПОЛЕТ

Неусыпный деревенский петух, проснувшись с весенней зарею, степенно приветствует юное солнце и будит растрепанных сонных кур:
– Ку-ка-ре-ку-у, в путь – до-ро-гу-у!
– Хоть куда, с тобой хоть куда, – отвечают спросонья куры.
– Не-да-ле-ко, через ре-ку-у – ободрившись их ответом, призывно
возглашает петух.
– Куда там, куда нам, не пойдем никуда, – возмущенно кудахчут
куры, придя в себя от ночных сновидений, и стараются устроиться поудобнее на насесте.
– Бьете баклуши, клуши, вам же хуже, – постепенно успокаивается
петух, и, уже забывая об утренних сборах в дорогу, утешается прогулкой по огороду с молодой романтичной белой курочкой. Она восхищенно смотрит на своего пестрого кумира, и, разгребая тоненькой лапкой сухие листья в поисках червяка, взволнованно вопрошает:
– А это правда, что вы летали за реку куда-то?
– Случалось. Когда-то, – небрежно отвечает петух и заботливо подает
белой курочке жирного толстого дождевого червя.
– Расскажите, как интересно!
– Честно?
И они продолжают прогулку по огороду, весьма довольные собой и друг другом…

* * *

Вышла из избы хозяйка, кликнула звонко – то ль по - девчоночьи, то ли по – бабьи, так что капли росы на окрестных лугах колокольцами – бубенцами диковинно зазвенели. Хозяйка поет – зовет:
– Цып – цып, цып – цып – цып!
А росистые травы в ответ ей:
– Динь – дон, динь – динь – дон!
Куры тотчас наперегонки к ней гурьбой побежали. Впереди всех     петух – красивый, сильный, молодой. Хозяйка дала им вдоволь зерна: проса, овса, пшеницы. Куриная стая бодро клювами застучала по твердой земле. Умилилась хозяйка, даже всплакнула: глядит на заботливо-беззаботных кур, их по-своему, по хозяйски жалеет:
– Милые вы мои, касатки. С малых птенцов я вас всех поименно-то
знаю. Кормила, поила, от непогоды согревала, прятала вас, когда прилетали «хищницы – птицы»; «лукавую лисицу» со двора прочь в лес прогоняла. Эх, несмышленые вы бедолаги, зерно клюете и рады, ничего вам и не надо более. А все одно жаль.
И, смахнувши подолом нечаянную бабью слезу, идет она в избу,
затапливает печь, ставит на огонь большой котел, чистой колодезной водой его на три четверти наполняет. Что-то говорит на ухо хозяину, угрюмого вида чернобородому богатырю. Тихо – тихо произносит, чтоб не услышали спящие на печи дети. Хозяин вздыхает – опечалился чем-то - и, почесавши затылок, отправляется в сени – искать запропастившееся куда-то точило…

* * *

…Вышел хозяин во двор, юному солнцу виновато улыбнулся, прочел короткую рассветную молитву перед началом всякого дела – ту самую, что от деда еще в дни своей первой юности перенял, когда ушли они вдвоем на весь Петров пост во дремучи леса молиться в далеком, сокрытом от мира, ангелами оберегаемом скиту, где хранится до срока и неземным светом сияет чудотворная икона с дивным названием: «Звезда путеводная всем труждающимся и поющим». Только дед один из всех людей и знал ко скиту дорогу. Показал он и внуку сокрытые тайны – приметы, да настрожил никому боле не открывать – только младшему внуку все в точности передать, когда тот родится, да время придет. И уйти строго-настрого наказал на Петров пост вновь вместе со внуком в тот скит сокровенный – там, пред чудной святою иконой откроется сердцу младому великая тайна последних времен… И назад уж не возвращаться, но оставаться там вместе со внуком, в посте молитве за всех пребывая. Уж давно преставился старый дед Тимофей, а все речи его, до единого слова, хозяин запомнил. Еще жить да жить, еще сына родить, еще внука младшего ждать – поджидать, научить его дивной рассветной молитве, да в скит ко иконе показать ему тайну дорогу.

…Хозяин угрюмо ласкает любимого пса, отпускает его с цепи: «Пошали, порезвись, Полкаша! Гуляй, друг, пока волю дают – успеешь еще налаяться, на цепи сидючи, навоесся, мохнатый, зимой на луну. А теперь – то весна. Поди-ко на околицу, да порезвись ты с подругой. Я тут заместо тебя посторожу, ты не бойси». Полкан заскулил, лизнул в щеку хозяина благодарно и умчался стремглав. Весна, как-никак на дворе.

Подходит хозяин и к курам – испуганно те разбегаются, чуют, как будто бы что-то неладно. Один лишь петух – стоит, подбоченясь, с места не сдвинулся. Знает петух, что хозяин – его старый друг, никогда в обиду не даст, а ежели на суп кто потребуется, то для этого кур пользует, петуха же и пальцем не тронет. Но сказал опечаленный хозяин недалекому петуху таковы слова:

– Эх, моя бы, брат воля, отпустил бы тебя я на все четыре стороны вместе с наложницами твоими. Уж мы как–нибудь друг без друга бы прожили, никто бы не помер… А может… пока не поздно, беги, брат, беги, улетай, уползай отсюдова!

– Ко-ко-ко-го взять-то, ку-ку-да бежать – то? – недоуменно вопрошает петух и медлит.

…Бедный, бедный самодовольный самоуверенный петух, он не знает, чудак, что на дороге в вечность даже короткого промедления бывает достаточно, чтобы возможное будущее стало свершившимся прошлым, которое лишь большими трудами может быть уравнено с несостоявшимся. Так и стремительный прекрасный полет падающей с небо звезды может оказаться рождением Сверхновой в надзвездной недосягаемой вышине…
 
«Что это я? Замечтался, понимаешь, будто малец какой. Дело – то делать надо» – придя в себя от воспоминаний хрипло бормочет хозяин. И уже, словно со стороны глядючи, видит, как он сильными ловкими руками умело хватает и вяжет петуха – тот и глазом моргнуть не успел. И это неотвратимое, казалось бы, виденье, окончательно придает ему решимости. Так уже было однажды, в далеком детстве, когда навалился на него в сосновом бору здоровенный бурый медведь – шатун, сгреб в охапку – вот-вот разорвать был готов. Но вовремя успел дед Тимофей: подбежал из последних сил, прикоснулся к зверю ласково, на ухо ему прошептал тихо-тихо два слова всего: «Не убий!». И застыл медведь, отпустил мальца – тот даже ни пораниться ни испугаться не успел. А топтыгин тихий стал и мирный. Слезы из очей потекли у зверя, глядит виновато на старца, словно прощения просит. Потом зевать начал, да и ушел восвояси к себе в берлогу – спать до весны. Как они с дедом тогда из лесу домой добрались – одному только Богу и ведомо. Но сказывать об этом нельзя было до срока.

И хозяин обрадованно, по – мальчишечьи, с превеликим удовольствием поддает зазевавшемуся петуху ногой под разноцветный, давно не щипаный хвост:

– Беги, говорю тебе, дурень хохлатый! В котел захотел, что ли, герой. Ты меня знашь – не шутки шутить, чай, пришел. Давай, забирай наседок своих, и айда, в небо. Летать, брат, скоро научитесь, настоящими станете птицами. Лети, лети, дорогой ты мой пестрый увалень. Освобождается, развязывается ныне петушиная судьба твоя. Скоро станешь совсем другим, настоящим лесным петухом!

Что случилось, что произошло в этот миг, – не время нам знать. Но петух, благодарно взглянув на хозяина и расправивши пестрые крылья, вдруг взял, да… взлетел, неожиданно просто, легко. Сделал радостный круг над привычным с детства двором. И еще не успел позвать за собой, как от земли отделилось крохотное белое пушистое облачко – это затрепетала крыльями на весеннем ветру молодая белая курочка, та, которая верила. И они уже были с ней в небе вдвоем, вместе сделали плавный стремительный круг над двором, словно звали беззвучно:
– В полет!

И поднялись, одна за другой, изумленные куры с земли. От земли улетали. Все – все, до единой: разговорчивая пеструшка, осанистая хохлатка, молчаливая чернушка, располневшая работница - несушка а вслед за ними – старенькая и немощная курочка Ряба с прокушенным и еще не вполне зажившим крылом. Все взлетели, у всех сил хватило, словно и не собственные крылья их от земли поднимали, но ангельские сильные невидимые и невесомые заботливые руки влекли птиц неудержимо в просторное небо.

И вся вместе их пестрая, еще немножко неуклюжая куриная стая сделала третий круг над двором, превращаясь на лету в бесшумную и стремительно – точную стаю лесных тетеревов. Они летели туда, куда вел их любимый вожак – за прозрачную реку, в далекий просторный лес, где уже собирались все вольные птицы, готовясь в новый полет. Они улетали. И не ведали больше сомнений.

Хозяин ласково-угрюмо посмотрел им вслед: «Летите, касатики. Уж с земли больше стрелам вас не достать. Мир вам, вольные птицы!» И стал ловко и радостно рубить дрова – что ни взмах топора, то новое полено, что ни полено, то поклон, что ни поклон, то еще одна дедова богородичная молитва.

* * *

…Хозяйка застыла у крыльца, глядя вслед улетающим птицам. Уж рассеялся ранний туман – лишь роса молодая осталась у ней на щеках. И она вспомнила примету старинную одну: чем солоней роса по весне, тем обильнее осенью урожай…

– Слышишь, любый, – тихо молвила она! Скоро Преполовение. Он уже хочет прийти к нам, наш последний малыш, тот, что даст жизнь твоему младшему внуку. Ты ведь знаешь, мне тоже об этом твой дед говорил.

– Да, пора, само время сейчас! – улыбнулся он ясно. Улыбка совсем незаметна под черной густой бородой. Но, Боже, сколь дивно сияют, как тихие ясные звезды, их встретившиеся во взгляде, любовью преисполненные глаза.

* * *

…У окна стоит девочка – маленькая Аленушка. Улыбается солнцу, говорит свому старшему братцу:

– Слышишь, Ваня, а я когда вырасту, стану инокиней. Хочу, Ванечка,
чтобы жизнь всю прожить и никого не обидеть. И еще хочу я, чтобы всегда все радовались и улыбались – вот, погляди, как маменька и папенька наши сейчас улыбаются друг другу.

– Эх ты, дуреха! – Ваня серьезным детским баском ей отвечает.– Надумала хорошее, да нелегкое дело. Тебе легче – ты девица, никого защищать не надо. Пусть Бог тебе поможет, Аленушка – добрая душа.

– А ты, Ваня, когда вырастешь, построишь большой – большой корабль, который по небу летает, выше птиц, даже до звезд.

– Ну откуда ты, знаешь, сестрица – звездица? Я хочу, может быть,военному ремеслу поучаться, чтобы сильным быть да смелым, как богатыри Пересвет и Ослябя. Хочу защищать я, сестра, рубежи земли нашей Русской, чтоб не обидел кто ненароком Родину мою. Вот наберусь смелости, да попрошу у батюшки отцовского благословения к богатырям в ученики идти. Как он велит, так и поступлю.

– Одно другому, братец, не помеха, а подмога. Твой-то звездный корабль и поможет охранять рубежи земли Русской от всякого зла. Он летать будет быстрее молнии, устрашать неприятеля громче самого громкого грома, а внутри корабля – то твово – всегда тишина, мир и покой сохранятся. И будет твой корабль как Ноев ковчег – помнишь матушка об нем сказывала? Всех-то он приютит, всяку тварь, каждому даст защиту и кров в непогоду да немирные времена.

– Выдумщица ты, Алена… А ну как правда сбудется твое слово. Я уж тогда, сестренка, тебя прокачу – сколько хошь. Высоко-высоко, к самой яркой звезде в гости полетим, да ее к себе в гости призовем – пусть погостит, места – то у нас хорошие, да и люди добрые, честные. Как наши матушка с батюшкой. И станет тогда нова звезда ярко-ярко светить на земле, чтобы и ночью было, как днем.

– Ой, правда, братушка, правда – правда! И мама сказывала, что когда-то снова придет на землю Звезда Пресветлая, путеводная, которая теперича пока на небе светит, только не всем ее видать. Придет звезда, и уже не будет ни ночи, ни дня, потому что повсюду светло станет, как днем. И люди больше умирать и болеть не станут. И даже те, кто когда-то умер, будут снова жить и радоваться. И Бог между нами станет всегда ходить, с нами говорить, во всем нам помогать. Но маменька сказывала, что только тех Бог возьмет к себе, кто никого не обижает, а если и обидел ненароком, то попросит прощение да угостит потом сладкими леденцами или подарит драгоценную жемчужину. Вот поэтому я и хочу, братец мой любимый, стать инокиней. Чтобы никого не обидеть.

– Сиди здеся, я тебе щас, Алена, принесу подснежников. Что-то радостно ныне на душе. Тебе и мамке принесу – вы ведь бабы, знать вам положено цветы дарить. Мы с Полкашей мигом сбегаем. Там они, помнишь у самой околицы растут, раньше всех по весне цветут, оттого и подснежниками зовутся.

* * *

…Серый улыбчивый котик своей мягкою лапкой вовсю намывает пушистую морду – к гостям… Сам игумен, отец Алипий, будет у них сегодня к обеду – держит путь он ни далеко, ни близко, а к преподобному Сергию на поместный собор. Благословит игумен их просторный и светлый дом, порадуется взволнованному рассказу о том, как домашние птицы по небу улетели за реку, в далекий лес. Да торжественно пожалует в мощевике пять частичек артоса. Похвалит, что щи дюже постные ныне хозяйка сварила. Сам – то и не притронется, мол, только от стола. А откуда же от стола, если отсюда до обители его три дня ходу по глухим лесам, да потом еще плыть один день на лодке вверх по реке – иначе – то не пройти – там окрест скалы да холмы и тайга с буреломами. Но не спорит семейство с отцом духовным, – знают, что во благо для всех его мудрые наставления да советы.

И, зная это, как открытую книгу читая души человеческие, благословит игумен Алипий всех домочадцев (ибо стали готовы к тому), ради радости Бога, не вкушать уже больше мясного, во спасение души и во исцеление тела. А сам – перекрестится на восток, положит земной поклон пред святыми иконами, да отправится дальше в путь. Его голос на соборе ценен, без него состояться собору никак невозможно. Много в последнее время явилось лжеучений, сеются да растут как грибы после летнего обильного дождя всякие ереси, шатания да раздоры церковные, а этим открываются широко врата Святой Руси для всего того, что неполезно ей и не надобно. Вот потому и требуется, очень нужно теперь на соборе слово твердое, святое, сказанное со всякой властью, какая дана Сыну Человеческому Господу Иисусу Христу и верным друзьям его на небесах и на земле.


2. ПЕСНЬ ГЛУХАРЯ

Светорадостную картину рождения вольной стаи лесных тетеревов ясно, до мельчайших, но существенных деталей увидел пролетавший невдалеке одинокий лесной глухарь. Он так спешил встретиться с троюродным братом своим, деревенским говорливым петухом, и был вне себя от радости, ибо брат сам вылетел к нему навстречу.

И глухарь на лету стремительно успел сообщить брату важную весть о том, что уже вновь настала пора всем оставшимся птицам земли собираться в веселые стаи и возвращаться к себе домой. Он хотел сообщить ее всем, так спешил и, себя не щадя, пролетел над долинами тысячи рек и ста тысяч ручьев и озер, он пронес песню вечной весны по лесам и полям, по туманным ущельям, высоким горам и покатым леснстым холмам, он везде успевал – вот и здесь, не посмел, опоздать, неусыпно храня в сердце радость о юной Весне. Он успел, он повсюду успел, невзирая на то, что родился на свет лишь обычным лесным глухарем.

И приветствуя новую стаю парящих восторженных птиц, он летел рядом с ней в тот задумчивый утренний лес за рекой – там на звонких сосновых ветвях ожидала его глухариная верная стая. С прочими птицами, с лета присел на одну из свободных ветвей, и на миг стал таким же как все.

…Но в тот же миг и казавшееся невозможным желанное стало чудной действительностью, и тогда глухарь сказал быстрое, зовущее в полет слово, обращаясь к воспрянувшим духом возлюбленным братьям своим:

– Любы братья мои, глухари! Помянем вместе с вами всех тех, кто лишил себя права летать. Не осудим же тех, кто не сможет лететь вместе с нами! Но мы уж не в силах им чем-то помочь, – ведь мы всем рассказали о том, что пора возвращаться домой…

Он немного помолчал – рассветное солнце, играло, рисуя причудливые светотени на его вороных – то с синевой, то с багрянцем, то с лазурным или светло – фиолетовым отливом крылах, иногда покрывая их сияющим кружевным омофором, изумительно сотканным из золотоых и серебряных нитей – лучей восходящей зари. Такова же была и его обращенная к братьям рассветная песнь:

– Мир вам, братья мои, о лесные прекрасные птицы, пернатые верные друзья! Отправляясь в полет, мы оставим в покое всех тех, кто дерзнул уклониться от полета, решив оставаться в плену столь надежного, на чей-то взгляд, куриного счастья. Мне до сих пор много лет непонятно, зачем в эту сонную сытость упорно стремятся столь многие, умеющие летать.
Оставим в покое их, позабывших себя, и вернемся к себе, снова станем собой, о друзья мои, сильные птицы лесные, вольные тетерева и свободные глухари! Нам пора лететь во светлый зеленый бор – там, далеко-далеко за невидимой прозрачной рекой, в прекрасном просторе девственных лесов, уже токует, поет песнь весны все великая глухариная стая, в сравненьи с которой наш доблестный круг соотносится так: песчинка и море. Туда, нам навстречу, уже неодолимо летят быстрокрылые верные птицы подруги – они не позволили себе подрезать крылья, и потому не уподобились домашним ленивым курам, но станут спутницами глухарей.
Там, за десятки лет пути от людской суеты, будем петь с вами новую песнь, танцевать юный танец весны – и каждый выберет себе верную крылатую спутницу, одну единственную на всю глухариную жизнь. И из всех лишь немногие удостоятся высочайшей чести и изберут в подруги лишь вечную Песнь Глухаря.
А затем наш бессменный Вожак – седой, в полной силе Глухарь, уверенно поведет всю-всю стаю еще дальше, в высоту неприступных неуразумеваемых краев, в заповедное безмятежье лесов невидимых отсюда Сияющих Гор.
Он знает дорогу в эту недосягаемую Страну, – мы с ним уже не единожды были там, едва поспевая за Человеком, который идет по бегущей воде против течения, вверх, к истокам чистой своей Реки.
В полет, глухари! Мы – и в том не наша вина – не способны парить в вышине, подобно величественным горным орлам, но не станем и рабски клевать мы зерно из деловитых подневольных рук, не согласимся покорно глядеть, как нас и наших прекрасных птенцов один за другим отправляют в ненасытный хозяйский котел и на гостеприимно шипящую сковородку.
В полет, милые прекрасные, сильные лесные птицы, в полет! Для нас еще хватит места среди отвергнутых людьми просторных песенных лесов заповедной Страны Сияющих Гор, где все Божии твари вновь мирно живут и не убивают друг друга, даже когда голодны. И мы снова будем петь на току, – свои, нашедшие своих, – и чуткие сердца наши не позволят чужаку – браконьеру застать поющих врасплох. Ведь тот, кто достигнет заветной Страны, – долетит, доплывет, доползет (пусть с пораненными крылами, но не сломленный духом)до ее невидимых и несокрушимых берегов, уже не сможет быть никому чужим. А потому – когда-нибудь обязательно вернется и позовет тех кто остался, растревожив сердца, еще не ведающие простора:
- В полет, глухари!

…Время шло, год за годом, весна за весной. И никто, до заветного срока, уже не встречал во всей нашей округе ни единого тетерева или глухаря. Но время придет, и они вернутся, они обязательно к нам вернутся однажды весной, чтобы призвать в дорогу всех тех, кто уже не может не совершить свой вожделенный весенний полет. И среди них непременно будет тот одинокий лесной певец – он однажды предстанет пред вами, расправит седеющие, но неослабевающие крыля, и, забыв обо всем на свете, ни слыша ни шума, ни гомона, ни суеты вокруг, невозмутимо-радостно и безмятежно провозгласит:
– В полет!